Начало трудовой биографии

Город Арсеньев.




К концу полёта ТУ-114 плотное, облачное одеяло над неведомой землёй стало редеть, и я глазами первооткрывателя затерянных миров стал напряженно всматриваться сквозь разрывы облаков, ожидая увидеть голую, заснеженную тайгу и, скованные первым льдом, реки и озёра.
Однако происходило нечто неправдоподобное- словно наше летательное средство втягивалось через портал в иной мир, и я ощущал себя то героем «Земля Санникова», то « Незнайка на Луне». Там, внизу, виднелись бескрайние ковры красно-рыжей тайги, раскинутые по сопкам и огреваемые светом восходящего солнца . Там внизу явно угадывалось, если не лето, то бархатный сезон точно, а я со своей «аляской» и зимними ботинками буду выглядеть весьма нелепо.
Самолёт сделал разворот и на горизонте засинела беспредельная, океанская гладь, сливаясь с такой же небесной. Вот, оказывается, как выглядит край света.
Звук моторов сменил свою тональность и авиалайнер пошёл на снижение. Приближающийся таёжно-морской пейзаж, стал приобретать японско-китайскую похожесть.
В аэропорту Владивостока, действительно, стояло лето : с горячим солнцем, зеленой листвой и теплыми потоками воздуха от бетонной полосы. Это никак не укладывалось в моё стереотипное сознание и я пребывал в некой заторможенности. Чтобы прийти в себя, я переоделся, точнее, разделся, переобулся и машинально уставился на расписание авиарейсов. И надо же! Рейс на Арсеньев отправлялся через полчаса и на самолёте ЯК-40.
Через полчаса видения Уссурийского края предстали перед моим взором во всей своей экзотичной красе и с вдвое меньшей высоты.
А вот и место моего прибытия! Замелькали корпуса, вертолёты, планеры…Сразу через шоссе, тянувшееся мимо аэродрома, величественно восходила местная Фудзияма.
Но душевные потрясения на этом не кончились, Оказывается меня здесь настойчиво ожидали и не только в отделе кадров, куда я явился сразу же.
Меня несколько месяцев ожидала моя знакомая по общаге и попавшая сюда на три года раньше. Она сама из Подмосковья и имела намерение вернуться в родные места, однако начальство полушутя потребовало найти себе замену. Узнав весной от своего брата о моём распределении, она до самой осени с нетерпением ожидала моего приезда и рассказывала об этом всем сослуживцам и товарищам по туристическому клубу.
Таким образом, я с первых же часов своего здесь появления попал в круг замечательных людей, живших в заводской общаге. Можно сказать, что студенческая жизнь плавно перешла на новый более содержательный уровень и маёвский период стал стремительно бледнеть под напором новых событий.
Новые люди

Я еще не был оформлен на заводе, но уже играл за свой будущий отдел СКБ в баскетбол, состоял в дружине по туристическому многоборью и каждый вечер меня представляли новым знакомым. А они все были выпускниками авиаинститутов со всей страны и каждый год этот состав обновлялся новой партией молодых специалистов.
Наконец настал момент, когда я должен был предстать пред ликом Генерального директора завода. Это был симпатичный, дородный мужчина татарской национальности. Выслушав мои разъяснения по поводу столь позднего прибытия, он по-простому меня отругал за столь глупую недальновидность поменять трудовую деятельность в самой передовой отрасли промышленности и лучшем заводе отрасли на какие-то местечковые мануфактуры Одессы или Кишинева. Пожелал мне успешного начала трудовой деятельности и согласился с выбором моего «наследственного» места работы в конструкторском отделе.
В дальнейшем и раскрылась тайна романтики дальневосточных, северных и сибирских мест –то, о чём мне внушали мои случайные собеседники в бане на Песчаной и городском аэровокзале. Дело в том. что жизнь в Арсеньеве была сходной с жизнью на обитаемом, но острове. Служебные отношения очень слабо напоминали чинодральство и бюрократию, уже во всю царящие «на западе», т.е в европейской части Советского Союза. Наш заводской коллектив численностью около 15 тысяч работников больше походил на кооперативно-колхозное общество, тем более, что сращивание заводских мощностей и совхозов происходило стремительно и если бы не переворот 1991 года, ты мы бы наблюдали новое явление в организации общественной жизни Приморского края.
На заводе практически сформировался новый отдел « Агрокомплекс», который вовсю руководил сельхозработами в совхозах, а в летний период организовывались, кроме традиционных воскресных выездов коллективов на « шефскую помощь» и специальные бригады по заготовке сена с сохранением зарплаты на заводе. По существу заводчане в этих бригадах в самое душное и жаркое время погружались в жизнь таёжных селений. Я обожал это время и даже работу на сенокосе в 45- градусную жару. Однажды, вообще, пережил необыкновенное событие. Внезапно меня вызывают от сенокоса и срочно отправляют в командировку в Москву. Еще вчера я шагал по заливным лугам, где под сеном на каждой кочке притаилась очередная гадюка, а с ветвей кустарников сползает длинный, черный полоз, где косули пробегают по разноцветным коврам из луговых цветов; преследуемый оводами, слепнями, мошкарой и комарам, а через сутки я уже окунулся в забытый, городской шум столицы с приодетыми, выбритыми мужчинами и разукрашенными женщинами.
Начальниками цехов и отделов еще были или фронтовики или те 15-16 летние пацаны, которые в 1942 году стали строить будущий вертолётный завод и город Арсеньев на месте села Семёновка. Субординация чинов тоже носила очень условный характер. Главный инженер завода из десятков цехов и отделов спокойно, если этого требовала ситуация, выходил на простого конструктора и мог месяцами с ним сотрудничать, разруливая узкие места, минуя прямых или смежных начальников данного работника. Такие же неформальные и даже дружеские отношения складывались между представителями разработчика, военпредами и заводской администрацией. Можно было запросто слетать на Камчатку на заводском самолете и привезти тамошних даров природы. На заводском самолёте можно было разъезжать по всему Союзу и по специальной записке садиться в него в Домодедово.
Мы, молодые специалисты, вместе жили в общаге, ходили в походы, участвовали в соревнованиях, т.е дружили друг с другом и на заводе выручали без лишних формальностей и церемоний. Если твой друг, технолог в цеху, прислал уведомление на изменение техдокументации, то ты не можешь себе позволить засунуть его в «долгий ящик» и с соблюдением всех процедур документооборота. Ты идешь в цех, выясняешь проблему, находишь решение и в кратчайший срок присылаешь «неучтенку», а технолог уверен, что так и будет, а иначе какой же ты друг ? Ведь в воскресенье мы вместе играем в футбол или уходим в таёжный поход по Уссурийской тайге. А это вам не Крым и даже не Кавказ. За сотню километров нет селений и нет никаких служб спасения. Приходится надеяться только «на верность друга…».
Другая особенность- скоростное передвижение по служебным лифтам. Если молодой специалист показал себя толковым работником на одной ступеньке, больше двух лет не задерживался. Однажды на Арсеньевский завод прибыла целая группа дипломников из Харькова. Они должны были писать дипломные работы и защищать их прямо на заводе. Среди этих дипломников выделялся один персонаж, одессит Бэби, из тех, вокруг которых мгновенно закручивается вся местная жизнь. Для написания своей дипломной работы он мобилизовал всех девушек заводского общежития. Он настолько поразил всех, от общаги и до заводского начальства, что даже такой авторитет во всей авиационной отрасли, как Генеральный директор Ф. Абдулин, прямо на защите предложил Бэби место заместителя начальника сборочного цеха.
Но Бэби вернулся в Одессу, где он, конечно, не пропал…
С квартирным вопросом тоже всё обстояло чудесно и вскоре у нас появились детишки.

Арсеневская жизнь
Конечно, у каждого жизнь складывается индивидуально. Мой же, период жизни в Арсеньеве был самым ярким, содержательным и гармоничным. Прямо иллюстрация советского образа жизни без всяких «но». Квинтэссенцией моей бурной деятельности во всех доступных мне сферах бытия стало торжественное оставление мне комсомольского билета на «вечное хранение». И это при том, что с «комсомольцами» я был «на ножах» и публично обзывал их карьеристами и бездельниками. Тем не менее, они вынуждены были признать, что лучшего примера комсомольской активной деятельности не сыскать.
Также в трудовой книжке у меня записано, что я и активный рационализатор. Однажды я выиграл соревнование с конструктором из представительства разработчика МИ-24 в деле устранения серьёзной проблемы в условиях участия вертолётов в Афганистане и, вообще, в пыльных, песчаных местах. В другой раз вместо узла, состоящего из двух десятков деталей, некоторые из которых выливались из легированных сталей и со множеством последующих обработок в разных цехах, я предложил весь узел заменить на одну деталь, обрабатываемой на ЧПУ. Предложение было одобрено всеми сторонами. А вся причина «рационализаторства» заключалась в том, что аврально внедряя чертежи разработчика на серийное предприятие обычно ни у кого нет желания переделывать конструкцию, наспех сделанную для единичного, испытательного варианта в мастерских разработчика из «подсобных материалов и технологий» и зачастую «через коленку» мастеровитыми умельцами. Одно дело смастерить один-два узла прямо в мастерской и другое сотни узлов в кооперации с десятками цехов. Мною двигал чисто творческий азарт, а в целом механизма денежного поощрения такой активности не было и с этим делом в советском обществе сложилась ситуация, приведшая к уходу инженерных кадров в рабочие или, вообще, на сторону : администраторы, райкомовцы, завмаги. А работа в серийных конструкторских бюро превращалась в унылую, бумажную волокиту, которую лучше всех исполняли замужние, дородные матроны.

Досуг

Жизнь трудящихся на Арсеньевском авиапредприятии была организована близко к идеальной модели советского проекта. Судя по всему, денег для этого выделяли достаточно и профсоюзная организация честно заботилась, чтобы общепит, профилакторий, дома отдыха, спортивные объекты, ДК исполняли своё назначение. Я успел застать это время и воспользовался им по полной программе.
Как я уже отмечал, с прибытием в Арсеньев я был тут же, по «наследству» включен в группу горных туристов, местную традицию горного туризма привил маёвский альпинист. Кажется его фамилия- Синельщиков.
Это был очень важный момент для привыкания к местной жизни. Десять лет спустя, такой же маёвец, также прибыл по распределению, поселен в заводскую общагу и вскоре был зарезан своим «сожителем» , недавно выпущенным из тюрьмы. По слухам, поводом для такого трагического оборота послужил, якобы, высокомерное отношение маёвца к бывшему зыку. Вполне возможно.
Меня же, сразу окружала доброжелательная, романтичная публика из всех авиаинститутов страны. В год моего прибытия, как специально, осень выдалась необычайно тёплой и долгой вплоть до Нового Года. Каждую субботу и воскресенье я с новыми друзьями погружался в тайны уссурийской тайги, которая начиналась сразу же за околицей города. Поскольку я вырос в «гетской пустыне»-так Овидий обозвал придунайские степи, где нет ни лесов, ни зверей и всё распахано под сельхоз угодия, роскошь уссурийской природы меня просто ошеломила . Вот вы подходите к массивному кедру с шишками вдвое больше сибирских. Вокруг его ствола вьются лианы винограда и какого-то экзотичного фрукта-ягоды зеленого цвета, но сладкий. Виноград, как наша дичка, но сок вкусный. Тут же кусты лимонника с красными ягодами, но чай выходит вкусный из всех его частей, с неповторимым вкусом и запахом тайги. Журчит таёжная речушка-нагибайся и пей таёжный еликсир. От одной чистой воды можно очуметь.
Я стал осваивать необходимые навыки и этику настоящей туристической жизни и горного спорта. Этому также способствовали заводские и городские соревнования по туристическому многоборью, спортивному ориентированию, конкурсов-слётов туристической песни и бесплатная дорога в любую точку Евроазии.
Семейный или даже приятельский «отдых на природе» с шашлыками, автопарком, выпивкой и всем набором потребительской цивилизации - это ужасная пошлость. Такое у меня сложилось мнение. Однажды, добираясь в Саяны, мы встретили группу туристов-ветеранов, которые шли по таёжному маршруту в 300 км со своими 10-12 летними детьми. Нет сомнения, что из этих детей вырастут настоящие люди, воины и трудяги.
Самое ценное в горных походах-это утерянная в текущей цивилизации, чувство солидарности, сопереживания, коллективной воли по преодолению множества препятствий природного и ментального свойства.
Сихотэ – Алинь

Раньше я никогда не был в турпоходах, если не считать школьные. Но там было лето, а в Приморье в мае в горах еще снег, а бывают и метели, снегопады. Но больше всего меня очаровали личные качества ребят, с которыми меня связал поход. Более внимательных, благожелательных и деликатных людей я нигде не встречал. Они больше походили не на спортсменов, а на верующих. Такие же умиротворенные, спокойные, готовые тут же прийти на помощь и, самое главное, они умели почти всё.
Представьте себе: уже на второй день, когда мы вошли в тайгу и стали взбираться на горный хребет, утопая по пояс в снегу, пошел сначала мелкий дождь, потом всё обледенело, и к вечеру начался обильный снегопад. Всё это затруднило наше передвижение с 30-ти килограммовыми рюкзаками сквозь таёжный, заснеженный бурелом, и мы явно не успевали к удобному месту запланированной ночёвки. А когда стало темнеть, было решено ставить палатку прямо здесь, где нас застал час.
У меня с непривычки натёрло плечи, болела спина и мёрзли ноги. К моменту нашей остановки облака разошлись, и стало быстро холодать. Бахилы мгновенно одеревенели и мы стали передвигаться в них, как роботы. Любой неосторожный шаг приводил к провалу в снег уже по грудь, да еще царапала ледяная корка. Какая тут ночёвка? Тем более, когда я увидел, что палатка, оказывается, шатерная, т.е. без дна.
Честно говоря, я был в паническом состоянии и хотелось плакать от досады: пальцы в мокрых рукавицах не сгибались, а спина после снятия рюкзака тут же замерзла и задубела. И что вы думаете? Уже через час вшестером мы сидели в палатке вокруг титановой печки, похожей на обыкновенную духовку , подвешенной за растяжки. Место под палатку вырыли в снегу, накидали лапника, нарубили дров, затопили печку, переоделись в сухое, мокрое развесили над «духовкой», и настроение круто изменилось. Стали варить на «духовке» кашу, потом закипел чай, и через какое-то время мы уже сидели в одних спортивках и майках.
А за палаткой было минус двадцать, и вновь пошел снег огромными хлопьями, а палатку засыпало почти до верха. Когда мы поужинали, начались приколы, анекдоты и , конечно же , песни.
Ночью мне пришлось выползти из палатки. Тёмные силуэты горных хребтов, черные кроны таёжных деревьев, мириады звезд…и мы, маленький коллектив людей, ютящийся возле рукотворного очага за сотню километров от ближайших селений. В этом и отличие сибирских и дальневосточных походов от европейских. Здесь нет ни хижин, ни маркировки, ни спасателей. Здесь все неписанные правила проверены и проплачены жертвами. Ребят, с которыми я сейчас в походе, в прошлом году завалило лавиной в Саянах. Они откапывались из глубины около трех метров и , слава богу, все остались живыми.
Утром состоялось совещание: двигаться дальше на Облачную при таком глубоком снеге или повернуть назад. Решили еще один день идти, а там- как повезет. Но через день стало ясно, что уже всё равно: будем ли мы двигаться дальше по маршруту или возвращаться, потому что началась метель, а мы оказались на горном перевале, где деревья уже не росли. Спускаться же вниз, а затем вновь барахтаться наверх не хотелось, да и сил бы не хватило, но и наверху становится жутковато. И тогда, Андрей, наш руководитель предложил делать иглу- снежный домик.
Я сначала подумал, что это черный юмор, но ребята по-деловому поскидывали рюкзаки, разгребли место и, вырезая большие кубы слежавшегося снега, слепили нечто, похожее на юрту, которую снаружи ускоренно запорашивала метель. На полу в «юрте» постелили сложенную палатку и заделали ход теми же кубиками снега. В общем, получилось заживо погребенные. Однако это обстоятельство вызвало шквал веселья, остроумия и подначиваний.
Я всё больше поражался жизнестойкости моих товарищей, да и, вообще, та городская жизнь как-то померкла и уходила в прошлое. Да, с такими ребятами и чёрт не страшен. Нельзя сказать, что ночью было тепло, но и подремать удалось.
Утром мы откопались и были вознаграждены за стойкость и упорство чудесными пейзажами, недоступные обитателям цивилизованного, комфортного рая. В чистом, синем небе сияло горячее майское Солнце, а вокруг –белоснежное безмолвие. В пределах одного перехода возвышалась Облачная. Подход к ней был простой, если бы не глубокий снег. Но это уже не препятствие, и к полудню мы уже шли до пояса раздетые, а во время бивака падали прямо голыми в снег, скатывались с хребта и восторг царил щенячий.
А, вот, мы уже на самой высокой вершине Сихоэ Алинь. Здесь была куча камней, среди которых туристы оставляли свои записки, сувениры и забирали чужие, как доказательства, что и одни, и другие здесь побывали. Также мы фотографировались во всевозможных комбинациях и двинулись дальше.
Через два дня мы спустились в зону тайги. Здесь склон был южным, снега было мало, виднелись проталины и цепочки следов: кабаньих, косуль, в иногда медвежьи. Тигровых следов мы не видели, но то, что они здесь водятся, никто не сомневался. Просто тигров больше интересуют домашние собаки, чем туристы.
Но в одном месте, все же, пришлось поволноваться. Мы шли через перевал, и я шел первым, немного оторвавшись от группы. Вдруг, боковым зрением я зафиксировал, что цепочка следов от косули перемешиваются со следами медведя. Пока я фантазировал на тему таежной драмы, за поворотом я увидел бредущего навстречу бурого медведя. Он не был крупным, но живой зверь в тайге- это всегда тревожно, даже если это заяц пробежит или кабанчик. Я, конечно, остановился, растерянно оглядываясь назад, но ребят не было видно. Пока я волновался и соображал, как поступить, медведь приблизился совсем близко. Потом он, видимо, учуял меня, остановился, поднял голову и застыл. Ну, думаю, сейчас , как накинется! Но мишка поступил разумнее: он вдруг сиганул с тропы в тайгу и только ветки затрещали.
Вскоре наш таёжный отряд, перевалив перевал, спустился в долину, где уже вовсю торжествовала весна. Рюкзаки, освобожденные от продуктов и многодневная тренировка мышц, а также появившиеся, свободные от снега тропки , уже позволяли нам двигаться с огромной скоростью. Вокруг зеленела трава, по-летнему тепло. Мы запихали в рюкзаки зимнюю, пропахшую дымом одежду, и впервые за десять дней вышли на просёлочную дорогу.
Какое это удовольствие- свободно шагать! Наконец, показались дома таёжного селения, а через несколько километров и город Партизанск.
Так получилось, что прямо из тайги мы вывалились на площадь автовокзала и увидели массу странных людей в пестрой одежде и суетящихся по пустякам. А мы за десять дней уже отвыкли от этого нелепого жизнеустройства. Как-то, само собой, возникли кадры совсем недавней нашей жизни: холодный горный воздух, напоенный запахом хвои, чай из веточек лимонника, огромные кедровые шишки, которые мы подбирали под ногами, кисловатая морошка, красной россыпью рдеющая на проталинах, веселый треск дров в «духовке» и неповторимый коммунистический кружок вокруг аллегорического очага жизни средь космического холода в двух шагах за стенкой брезентовой палатки.
Словно древние аборигены Сихотэ Алинь, с почти черными от загара лицами, мы живописной и настороженной кучкой стояли на краю автовокзала и мысленно прощались с таёжными богами до следующей весны.
Я заболел тайгой, уссурийской дикой природой и самообнаружением себя в ней.