Дуба. Рассказ

Он был моим другом детства и юности. Примерно с восьмого класса по имени его звали только я и его мама. Для всех остальных он был- Дуба.
По тогдашней подростковой традиции близкие друзья обменивались именами и иногда кто-нибудь из друзей насегда оставался в памяти не по- паспортному имени. Поскольку мы были тёзками, то и необходимости в этом ритуале не было. Однако и его коснулась паспортизация нашей жизни. В школе он учился под одной фамилией, которая и породила кличку, а с получением паспорта и аттестата- обрёл иную. И еще какую ! В переводе на современный, попсовый- «супермен»!
И в какой-то степени Дуба таким и был: он никогда не носил головной убор-даже в 20-ти градусный мороз, никогда не болел-даже , когда гриппом выкашивало более половина класса, он мог перепить любого и никогда не терял контроль над собой. Когда на физкультуре мы сдавали пионерские нормативы по метанию теннисного мяча, то Дуба не просто метал его дальше всех, а на потеху всего класса, мяч перелетал школьную площадку и плюхался в речку, весело уносясь водами Гайдабулы. Или как он подавал мяч в волейболе ? Он бил мяч ребром, стоя боком к площадке одновременно закручивая его и вознося его «свечкой» на стороне соперника и близко к сетке. Взять такую подачу было невозможно: мяч или прилипал к рукам или отскакивал в сетку. Таким образом Дуба подавал до тех пор, пока ему не надоедало..А в баскетболе он придумывал такие финты, от которых соперник впадал с юмористическое положение и все над ним ржали. Короче, с Дубой не соскучишься.
Ну, а самое суперменским было то, что он был любимцем разбитных и просто любвиобильных женщин. Он не раз демонстрировал, как с помощью жеста, подмигивания или словца за ним следовали вдвое более возрастные дамы.
И, тем не менее, у него была и дурная слава бандита, грабителя, насильника и «редиски». На самом деле это был плод коллективного, сельского воображения, сплетен и домыслов.
И всё потому, что Дуба ни коим образом не вписывался в писанные и неписанные нормы тараклийского и советского общежития, хотя и не выходил за рамки, им же установленные: никого не избивал, кроме одного случая, никого не грабил и никому не навязывал свою волю. Но у него была свои неповторимые приёмчики добиваться своего и, чаще всего, весёлые и юморные. Просто, он был «другим» и мои родители тоже возмущались, когда он к нам приходил, да еще и поддатым.
Тогда, в 60-х годах спивался весь Советский Союз. Мы этого просто не понимали и другое не знали. Пить начинали с детства по праздникам, на свадьбах. Сначала эпизодически, но к 15-16 годам уже постоянно.
Обычной, развлекательной программой тараклийского юноши такого возраста была: «спуститься» или «подняться» в центр Таралии в компании из своей улицы, «расколоть» знакомого на бабки, купить ведро «штапеля» у хозяев по улице К. Маркса, выпить его и двинуться к ДК – в кино или на танцы. Во время или после танцев регулярно можно было поучаствовать в мордобитиях. И так три раза в неделю, пока не женят.
Сошлись мы с Дубой как одноклассники и потому что жили в одной махале. Осязаемым центром махалы был одинокий, раскидистый бряст(вязь), растущий на пустыре Старого базара, где сейчас расположены коттеджи.
Там собирались сначала те, кто пас гусей или ягнят, а потом подтягивались остальные по мере освобождения от родительского взора. Здесь мы играли в карты, «на свиня» или «на война».
В классе третьем или четвертом мы учились во вторую смену, и перед занятиями я заскочил к Ване. Однако в это день он обнаружил в карманах отцовской одежды пачку сигарет «Нистру» и предложил покурить. Чтобы нас не видели соседи, мы залезли в курятник и даже закрыли за собой глухую дверцу. Накурились мы до одури, провонявшись куришками и чтобы никто не догадался, пожевали чеснока. Удивительно, как мы не догадались выпить и по стакану вина!
По таинственному закону подлости уже на первом же уроке Ваню вызвали к доске отвечать. Никогда раньше такого не случалось. К доске, в основном, приглашались или напрашивались отличники, среди которых числился и я. Но на этот раз я никуда не рвался, потому что кружилась голова и подташнивало.
Ваня нехотя вышел к доске, но расположился на неприлично далёком расстоянии от нашей, суровой учительницы и даже позади неё. Отвечал он невнятно, словно партизан в гестапо и это вызвало подозрение у АА, а может она учуяла в чём дело. Учительница вдруг встала, подошла к «партизану», сначала всплеснула руками от удивления и отвращения, потом схватила Ваню за ухо и выволокла его из класса, прикрикнув, чтобы он без отца в школу не являлся.
Это означало, что Ваня будет бит и не один раз.
Но поскольку его отец служил сторожем, то после уроков мы пошли к нам и как только его отец заступил на смену, Ваня явился домой. Утром, пока отца еще не было, он приходил к нам «делать уроки». Его мама удивилась такой вспышке прилежности у сына, которому никогда не доверяла, но промолчала. Так продолжалось несколько дней и всё както само собой «рассосалось».
С тех пор мы стали неразлучными до окончания школы и других друзей у Дубы не было.

Хипарь
После девятого класса произошли возрастные перемены и большая часть наших одноклассников потеряла интерес к школе и отправилась поступать в техникумы.
Неожиданно для меня, Дуба тоже исчез. По слухам выходило, что Дуба уехал поступать в техникум, вроде как, консервной промышленности.
Но в августе Дуба объявился: он торжественно сошёл с болградского автобуса в воскресный день, когда в сквере Майи Серебряк толпились кучки тараклийской молодёжи.
Загорелый до черноты, ниспадающие до плеч кучерявые, жесткие патлы, серо-голубые глаза и прямой, римский нос…Красная в клетку ковбойка, завязанная узлом на спортивном животе, дранные, индийские джинсы и столь же потрепанные, домашние тапочки…
В руках наш Апполон держал рыжий, баскетбольный мяч, а на плече болталась пустая спортивная сумка. «Дуба вернулся!»
Достаточно ему было месяц покрутиться в городе и он превратился в хипаря. Во всяком случае-внешне.
Так получилось, что «молодёжная революция» докатилась до Тараклии, как раз, в пору нашей юности и её идеи полностью были созвучны анархисткой натуре нашего героя. Не хватало только формы для самовыражения. Ходить патлатым, носить пионерский галстук в кармане и извиваться на танцах в «твисте» было, конечно, дерзко, но не хватало стилистики.
И, вот! Она нашлась!
А всё начиналось еще со стиляг. Вдруг, в патриахальной Тараклии, когда еще ходили на хоро и седянки, в начале 60-х стали появляться странные типы в цветных пиджаках, цветастых рубашках, узких брюках с колокольчиками и клиньями, с характерными причёсками. Вместе с ними первые тараклийские студентки шокировали родителей и односельчан узкими юбками и отрезанными косами. Реакция тараклийской общины была естественной: стиляг при первой же возможности дубасили, а студенток обсвистывали и обсыпали комментариами и лайками.
Но через пару лет Тараклия и советская держава сдались. Война между учителями, дружинниками, парткомами с одной стороны и молодежью с другой закончилась полной победой рок-н-рола, The Beatles и хиппи. Злые, советские идеологи предупреждали, что «кто сегодня танцует джаз-завтра Родину продаст». Как в воду глядели.
Но с другой стороны Джон Леннон был почти коммунистом, а «Пинк Флойд» откровенно антибуржуазной группой. Однако советские правители панически боялись влияния этих музыкантов на советскую молодёжь. Вероятно, советское начальство уже тогда решило, что лучше помириться с буржуями и пожить в достатке, чем развивать социальное государство всеобщей справедливости.
Но если в глубине СССР хипповать могли только детки номенклатурных работников, привозивших из-за границы джинсу, шмотки и пластинки, то рассадником хиппизма и, вообще, западной попсухи была Румыния. Румынские радиостанции круглосуточно заливали приграничные районы новой музыкальной культурой, в то время как по всему СССР это было возможно один раз, на Новый год, в четыре часа утра и в течении одного часа.
А в Тараклии обычным делом было носить с собой транзисторный приёмник «Альпинист», как сегодня айфончик, а кто побогаче- «Спидолу» и тащиться от румынской радиостанции.
Представьте себе: южная, весенняя полночь с огромной красно-желтой луной, вползающий с копчакского баира одурманивающий запах белой акации и где-то из кустов городского парка доносится « Лай-ла-ла-а-а!» или вдруг сельскую безмятежность взрывает Мануэль… «В эту ночь»!
Конечно, от этого можно сойти с ума и всеобщее умопомешательство было налицо. Родители нам так и говорили. Но кто их будет слушать?!
Это сейчас стало известно, что всё придумали в ЦРУ, а «Битлы», «рок»», «хиппи»-это гениальная диверсия против традиционного общественного уклада.
И вот, Дуба , значит- законченный адепт этого влияния, хотя и с туканским колоритом.

Конец школе

Мы стояли с Ваней возле ДК и наблюдали, как разъярённая Гайдабула уносит брёвна, доски, животных, тряпьё…Стена стадиона разрушена ударом водной стихии и страшная грязно-желтая река с рёвом сносила прибрежные строения.
Какой-то зловещий выдался последний август нашей школьной юности.
Сначала вспыхнуло восстание в Чехословакии, и многих тараклийцев мобилизовали в военные лагеря. Затем с копчакского спуска появились два танка с солдатами и принялись рушить заброшенную тараклийскую церковь. Собравшиеся там тараклийцы, робко пытались протестовать, проклиная офицеров и начальство. Тросы, толщиной с руку, рвались как нитки…Изуродовав церковь, солдаты покинули Тараклию, и тогда пришло возмездие от Всевышнего: непрерывный ливень переполнил все пять прудов по Гайдабуле и начался потоп.
Несколько дней мы с Дубой выгребали грязь из подвалов школы, где находился кабинет труда.
Когда нас, десятиклассников, собрали, то из трёх классов осталось всего 25 человек.
Кроме этого, за лето все физически очень изменились и стали взрослыми. Что тут было делать-в школе? Хорошо, что в сентябре-октябре мы отправляемся на уборку винограда. А это сплошной пикник на природе уже взрослых парней и девчат. Какая там школа!
Словно предчувствуя час расставания, почти каждый день после уроков, мы кучковались по различным поводам или прямо со школы уходили в рыпы, лесопосадки…
И вот наступила последняя, школьная весна. Надо было готовиться к выпускным экзаменам и всё такое. Но вдруг сенсация- в колхоз привезли москвичек на сбор черешни и Дуба становится кумиром столичных девушек.
Особенно в него влюбилась дочь высокопоставленного начальника. Сама она девушка симпатичная, интеллигентная, стильная, но никогда не видевшая природных, романтичных юношей, а только книжных или бледнолицых московских ухажёров. А тут южный, смуглый, голубоглазый хипарь. Да еще и болгарин! Тургенев со своим отчужденным Инсаровым просто художественная самодеятельность.
Роман закрутился остросюжетный и наступила развязка: школьный бал отгремел, а собирательницам черешен предстояло возвращаться домой, в Москву.
Стало ясно, что девушка-москвичка охвачена глубоким чувством и, подобно, Наташе Ростовой была готова на всё. Нашему кабальеро просто смыться, как это случалось, было неприлично, не по-людски. И Дуба находит выход: он объявил, что едет в Москву.
Дуба, парень хоть и не промах, но давал себе отчет о своем социальном положении, ментальности и возможностям. Этого у него не отнять.
В общем, было решено, что я, Серега Давыдов и Дуба едем завоёвывать Москву, а Харьков это уже пройденный барьер. Руководители московских школьников даже определили, у кого из ребят мы остановимся на первое время.
И вот, настал день отъезда в Москву. Грандиозные проводы на Тараклийском железнодорожном вокзале: родственники, одноклассники. Бря! Нешуточное дело-едем в Москву! И только я заметил, что сумка, с которой Дуба собрался ехать в Москву, пуста
И тут , на следующее утро, на кишиневском вокзале трагичная сцена: Дуба заявляет, что ехать в столицу он и не намерен. Его московская пассия впала в трогательную прострацию.
В дальнейшем она еще раз приезжала в Тараклии, писала письма, но Дуба ускользал. Возможно, он допустил ошибку и жизнь у него пошла наперекосяк, а может, судьба такая.