"Болгары тут в беспечной дикости живут"

Как актуален был Пушкин, написавший:
В степях зеленых Буджака,
Семействами болгары тут
В беспечной дикости живут...
Некоторые граждане обижаются на великого поэта за фразу «болгары тут в
беспечной дикости живут». Но «дикость» не болгарам адресована, это слово пулей
летело в бровь политикам и чиновникам, которые не занимались воспитанием
колонистов, их обучением, их просвещением. То ли не хотели, то ли не умели. То
ли не осознали свою роль и свою ответственность. Колонисты — они маленькие. А
чиновники как правило из титульной нации. Что такое «титульная нация»? Это та
народность, которая взяла на себя роль лидера в многонациональной державе.
Титульную нацию не выбирают, она выдвигается из сонма племен самой природой.
Какой-то силой, о которой говорится, «не мы, а кто-то смотрит сверху на
происходящее внизу».
И вот сильнейший уж замечен, назначен кормчим. Титульному народу надлежало
не обижать, а защищать маленьких. Не грабить их, а опекать. И тогда маленькие
станут рядом со лидером, как пушкинский предок арап стал рядом с Петром.
/Он/ был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.
И сходно купленный арап
Возрос усерден, неподкупен,
Царю наперсник, а не раб.
Сей смысл понятен многим сильным, да не всеми исполняем. «Мы в ответе за тех,
кого приручили» писал Экзюпери в «Маленьком принце». Маленький. Но принц.
Есть такое твёрдое правило, — сказал мне позднее Маленький принц. — Встал поутру, умылся, привёл
себя в порядок — и сразу же приведи в порядок свою планету.
То-то и оно. Навести порядок на своей планете не так просто. Особенно если не
хочешь этого делать, если забыл, что ты назначен титульным, то есть
организатором порядка. Вот и маленькому принцу, посетившему пять планет,
больше всего понравился фонарщик, живший на пятой планете.
«Фонарщик должен был зажигать фонарь по вечерам и гасить по утрам.
Со временем планета начала вращаться очень быстро, и фонарщику приходилось
зажигать и гасить фонарь каждую минуту. Он очень устал, хотел спать,
но нарушить уговор и бросить работу не мог. Принц подумал, что фонарщик
лучше короля, честолюбца, пьяницы и дельца, ведь он думает не только о себе».
Но вернемся в Буджак. Тут в «дикости» живут не одни болгары. Обратил внимание
Пушкин и на цыган. Они тоже маленький народ. Их, кажется, никто не любит.
Старый цыган говорит:
Давно, давно, когда Дунаю
Не угрожал еще москаль —
(Вот видишь, я припоминаю,
Алеко, старую печаль.)
Тогда боялись мы султана;
А правил Буджаком паша
С высоких башен Аккермана
Для старика новые власти явно не симпатичны. Они такие же надменные, какими
надменными были и султан, сидевший за Дунаем, и паша, правивший Буджаком с
высоких башен Аккермана. То есть, паша смотрел на людей, как на толпы. Не знал
их, не понимал, не приближался к ним.
И если с этого ракурса рассмотреть поэму «Цыгане», то в образе Алеко поэт пропел
анафему не беглецу из шумного света, а тому, кто пытается диктовать свою волю
табору. Но это все равно, что остановить ветер. Алеко не навяжет свои законы. Он
не сумеет. Он не знает как. На его повелениями цыгане в душе смеются. И
остаются самими собой.
Старый цыган, аксакал табора обращается к Алеко:
«Оставь нас, гордый человек!
Мы дики; нет у нас законов,
Мы не терзаем, не казним —
Не нужно крови нам и стонов —
Но жить с убийцей не хотим...
Ты для себя лишь хочешь воли;
Ужасен нам твой будет глас:
Мы робки и добры душою,
Ты зол и смел — оставь же нас,
Прости, да будет мир с тобою».
Не так ли спорил в марте 2025 в Одессе студент-украинец из Слободжанщины со
студентом-украинцем из Галиции. Уроженец западных краев называл уроженца
восточных областей кацапом и азиатом, а тот его обзывал националистом.
Им, молодым и красивым, дружить бы. Но сквозь века не нашлось мудреца, кто
примирил бы их и погасил бы пламя вражды. Не было фонарщика с пятой
планеты.
Чиновник, если он черств эгоистичен, будет отвергнут любым, самым маленьким
этносом — «Ужасен нам твой будет глас». Такому чиновнику не хватает терпения,
чтобы изучить и понять чужой уклад; не хватает такта, чтобы творить добро. Он
действует нервно, нетерпеливо, самоуверенно. У него не гордость, а гордыня. Она
мешает понять иной мир, иную культуру, которые несут в себе все «иные», даже
самые маленькие. Их ценность в том, что они маленькие.
Остается надеяться, что последняя война много научит и появится тип чиновника,
который умеет общаться с меньшинствами, обитающими в той части степи,
которую империя присоединила. Присоединить присоединила, но вот и
управлять ею надо сподобиться.
Даст бог, все сложится лучшим образом, и никакой новый Бисмарк не будет
мешать нам обустраивать свою жизнь. Но пока это мечтания, потому что плохо
было при Пушкине, глядишь и дальше «все будет, как при бабушке». Хотя
советская «бабушка» кое-что делала не дурно. Если верно говорится, что массы
требуют хлеба и зрелищ, то при советах хлеба порой было маловато, а зрелищ хоть
отбавляй. Тут тебе и профкомы с месткомами, и общество «Знание» с
профессорами, которые выезжали в поля к бригадам, чтобы читать овощеводам
лекции о международном положении. Тут тебе и парторги с комсоргами, и
агитаторы, и пионеры с октябрятами, и университеты рабочей молодежи с
университетами юнкоров, рабкоров, селькоров. Тут тебе и марксистко-ленинская
учеба с научным коммунизмом — и то и другое было с уклонами, а как же без них,
но все же общее развитие расширяло.
А еще была настоящая художественная самодеятельность, и дома юных техников, и
школьные кружки историков и даже балалаечников... Нет, всего не перечислить. А
сегодня к кому идти человеку любознательному, тянущемуся к знаниям? Выше мы
сказали о том, что Пушкин критиковал власть за дикость населения. Критика была
заслуженной. Но отметить надо и то, что тогдашние литераторы не только
осуждали царскую систему, но и старались внести свой вклад во исправление
дикости. В этом их активно поддерживало общество, или как тогда говорили, —
свет. Сплошь и рядом были то поэтические посиделки у какой-нибудь княгини
Мещерской или у Анны Павловны Шерер, которую так роскошно обрисовал
Толстой. И Лев Николаевич ее не выдумал, прототипом героини была Анна
Фёдоровна Тютчева, которая являлась фрейлиной императрицы Марии
Александровны. Дочь знаменитого поэта, она и сама была талантливым
литератором. А знаменитый литературный салон Панаевой собирал неистовых
критиков, которые беспощадно рубились за правду матку. Панаевский салон
оплачивался выбившимся из нищеты поэтом Некрасовым (заметим в скобках, что
Некрасов — певец униженных и оскорбленных, умер 8 января 1878 года; весть о его
смерти дошла и до ополченцев, сражавшихся с турками на Шипке, офицеры,
огорченные печальной новостью, дали ополченцам часовой передых, и налили
героям «фронтовые сто грамм» за помин души любимого поэта).Надо заметить, что
все эти салоны, «четверги» выполняли благородную роль — они были скобами,
стягивающими, сплачивающими общество. Оно, общество, имело вес, формировало
позицию и делало то невидимое и таинственное единение, которое называется
«нация».
Когда Лермонтова арестовали и посадили на гауптвахту, его навестил Белинский.
Побеседовал с Михаилом Юрьевичем и с гауптвахты поспешил в литературный
кружок графини Седаковой. Спешно собрались седые, погрузневшие матроны,
судили-рядили недолго, и отправил делегацию, состоящую из фрейлин, к
императору. Войдя без очереди к самодержцу (потому что дам невежливо было
выдерживать в приемной наравне с генералами, гонцами, министрами), фрейлины
сказали: «Николя, гауптвахта? Фи-и-и», — и вышли из высокого кабинета, не
откланявшись. Через минуту гонец мчался к гарнизонному начальству с приказом
выгнать Лермонтова из гауптвахты.
Титульной нации надо много внимания уделять маленьким этносам. Но не меньше
внимания и тому, чтобы вырастить достойную элиту. Это только кажется, что
император управляет обществом. На самом деле его устойчивость державного
здания зависит от мнений света.
И снова Лев Толстой, и снова роман «Война и мир». Когда Наполеон уже взял
Смоленск и двигался быстрым маршем к Москве, Александр I ринулся в
первопрестольную, и там обратился с воззванием к нации. Воззвание читали в
купеческих лавчонках, читали в тех самых салонах изящной словесности. Купцы
тут же несли в мешках свою наличку в фонд обороны. Пьер Безухов за свои деньги
сформировал и экипировал целый полк. Многие не столь богатые, как Безухов,
формировали батальоны, роты или, в крайнем случае, отдавали своих крепостных
парней в рекруты сверх нормы.
Это сила общества. А когда Наполеон все же вошел в Москву, и она начинала
гореть с окраин, этот гений, напомаженный и надушенный, приготовился принять
делегации, которые преподнесут ключи и от города, и от разных хранилищ с
припасами. Такой ритуал был заведен давно, и по нотам исполнялся в разных
европейских столицах, покорявшихся Наполеону.
Однако в Москве покорные делегации почему-то не появились. Не то что от
дворян, но даже не было их от гильдии сапожников или от цыган из «Яра». Это
тоже сила общества. Оно открыло глаза самонадеянному Наполеон, он понял, что
не выиграл сражение, а проиграл ... Не сражение проиграл, а всю войну.
Труды так называемой общественности по развитию духовности не прерывались
еще целое столетие — и в годы первой мировой войны, и даже в зимние месяцы
после Октябрьской революции. Знаете кто нашел в Одессе Анну Ахматову? А кто
открыл Багрицкого, Юрия Олешу? Ильфа и Петрова, Бабеля? Представьте,
открыли их «пролетарские салоны», типа литературного кружка одесских
трамвайщиков. Так что куда ни кинь, всюду наткнешься на гражданское общество.
Где общество теперь? Растворилось в рыночной (базарной) экономике. Потерялось
в сонме воров и бандитов. К сожалению, нынешняя элита сгруппировалась в так
называемых советах депутатов. Но даже если в их среде встречаются люди честные,
— они разрозненные герои-одиночки. Большинство же сразу с избранием в совет
заболевают головокружением от своей исключительности, и ведут себя
расточительнее вертопрахов, потому что разбрасывают не свое, а народное. Они не
умеют задавать правильное направление в общественной жизни родного края.

Кирязов Одеса