Однокласникът
В школата го знаехме като Федя или сред другарите- Феката Шкьопула. Но започвайки своята журналистка кариера, той се подписва «Тодор В...».
Това е характерен белег за нашето поколение (50-70-те години).
Пред прага на възрастния живот, възпитвани като «строители на комунизма», национални нигилисти, всеки от нас, напущайки Тараклий, изведнъж се сеща, че не сме безродници. И тогава настъпва прозрението, протеста, търсенето на корените, възвеличаването на своята народност. Изниква желанието да си издънка на една самобитна, историческа съобщност. И това не става според някаква натрапчива пропаганда, а напротив, хем е съпротива, на официалното тогава, народностното обезличаване заради «пролетарския интернационализм», хем е естествен процес на личностното самоизграждане и осъзнаване на своята идентичност. Това е природеният, вечен зов и социален инстинкт
Човекът е същество общественно и извън колкото да ни е малката социална група, той изпитва страх и несигурност. Има, може би, и супермени, но изцяло хората в една или друга форма искат да се сред «своите» и ако нямат такъв късмет, поне с нещо да оповестяват света от кои са. И тогава тараклийският школарин Федя Воински, известен из цялата Тараклия, като изпълнител на молдавски , народни песни се преражда от Фьодор на «Тодор ».
Голям тласък към тази душевна промяна прави и научаването му, че е потомък по женската линия на Олимпий Панов и участието в ансамбъла «Белый аист».
През нашите училищни времена знаехме саде за героите на Древна Гърция или Съветския Съюз. А че имало исторически герои българи и, още повече-тараклийци, това за нас беше изненада. Но до момента, когато в Съветския Съюз пристигат Эмил Димитров и Лили Иванова. Те са за нас най-големите будители и светци. «Сигналът», «Беспокойното сърце»-това са гимновете на нашето поколение.
Понякога изкуството е по-силно от науката, идеологията и вярата.
Тодор става сътрудник на редакцията «Тюменьский комсомолец» и понеже е представител на една екзотична, «задгранична» народност, той винаги е изпращан с задание по всякакви мероприятия, свързани с участието на тамошните, сибирски племена.
Саде той можеше да усети толкова познато от него самия онова тежнение на «малцинствата» към обществено признание и уважение. И от неговите очерки, посветени на сибирските, угасващи народности прозират кълновете на едновремешните му недоизказани чувства към своя народ и родните тараклийци, от които съдбата го отлъчи завинаги. Нямаше късмет да пише и на родния език.
Кстати, с журналистами Комаровой, Филатовой и Кузнецовым знаком по работе в газете «Тюменская область сегодня», где несколько лет я вел популярную страничку «Жизнь национальностей». Должен сказать, что тогда, в середине двухтысячных, главный редактор Александр Скорбенко доверил мне тему благодатнейшую, однако материю весьма тонкую – про себя даже решил: так и так, теперь я отвечаю за межнациональный мир в Тюмени. Вы будете смеяться, но и по сей день считаю, что в том не было и доли максимализма. Спасибо, меня поддержала тогда и коллега Раиса Ковденко, заместитель главного редактора. «Тодор у нас известный «национал» и журналист-профессионал – пусть дерзает, он свое дело знает». Так и сказала. И была права. Сообщаю без ложной скромности: за спецвыпуск «Жизнь национальностей» газета была удостоена лауреатства на Всероссийском фестивале прессы «Многоликая Россия» в Казани в 2006 году и на конкурсе Союза журналистов РФ и Совета Федерации России в 2008-м.
С Тодор другарувах като однокласник, комшия и обладател на фотоувеличител, с който правихме снимки за първите му вестникарски публикации.
С Димитър Боримечков го свързваше това, което определи целият му живот, съдбата и призванието.
Помнишь, несколько лет назад в Тараклии, ты подошёл ко мне и сказал: «Слушай, есть такой парень, о котором можно и нужно написать» Речь шла о Николае Кара, который разминировал склад боеприпасов, оставленный немцами в годы войны в городе Черняховске. Я тогда написал о нём и этот материал самый дорогой для меня. Дорогой, потому что подкинул его мнеты, дружище. Этот материал символизирует (да не будет это громко сказано) нашу с тобой дружбу, Дмитрий. Дружбу творческую и человеческую..
Аз винаги отричах значението на професията, най-често, избрана наслуки, за да й служиш непременно и , още повече, цял живот.
Но за Федьо и Димитър младежкото увлечение става съдбоносно.
А всичко започва от това, че съветския проект за създаването на антикапиталистическо мироустройство предполага активно въвличане на населението в обществения живот на държавата, изграждана като народна, а не с диктатура на специално подготвен «елит». По тази причина между ЦК КПСС и населението трябва да има не саде професионална, информационна мрежа, но и народни кореспонденти, чиято роля в сегашното време изпълняват самостийните блогери.
А тогава редакцията на райония вестник «Знамя» е задължена в селото Тараклий да уреди кореспондентски клон и, желателно, сред учениците защото, хем се възпитват нови, вестникарски кадри, хем се осветява един особен, скрит от очите на възрастните- детския, училищния свят.
За тази «агентурна» работа е определен фронтовикът М.Г. Ткаченко и той намира тези школари, оформили първата в Тараклий вестникарска група. А «старший товарищ» в тази група е Дора Дмитриена Некит, майката на градската ни гордост, «желязната леди» и тараклийската Барбара Стрейзанд. Кръвта вода не става.
А втората, вече през сегашното време, е делото на прочутия и всякъдесущия бай Жоро Сорос. И аз, авторът на тези редове, имам зор и възможност да преценя от коя група и каква файда имаме ние, тараклийци.
За селските момчета Димитър и Федьо възможността да станат, макар и частично, тези, които създават информационният облик на родното село и да виждат няколко реда, подписани с тяхната фамилия, тази възможност за тях оказва съдбоносно значение и освен тази журналистка професия с оттенък на служение и призвание, те никаква друга не признават.
В твоём письме меня взволновало упоминание о том, что я-«первый журналист из Тараклии». По правде сказать, эта мысль никогда и в голову не приходила, а сейчас это будет еще одним поводом для весёлого выпивона в тесной компании. А, вообще, хотелось бы знать давала ли Тараклия за свою историю журналистов. Если нет, то, конечно, мы с тобой первые.
Журналистика, собственно, тем и хороша, что дает обладателю профессии великолепную возможность «по долгу службы» встречаться и разговаривать со многими интересными людьми. Причем выбор – за самим журналистом. Ну, скажите, какая еще другая работа допускает подобную «роскошь человеческого общения». Тут соль и корневой смысл этого занятия, не дающие повода жалеть о своем профессиональном выборе еще на заре туманной юности.
…Любил писать школьные сочинения «на вольную тему», стремился овладеть новым для себя (русским) языком наилучшим образом – с болгарским и так все было ясно, благо впитал его с молоком матери, а в старших классах стал печатать свои «заметки» в районной газете... Кстати, кому из моих коллег не знакомо то первое сладостное чувство, когда твоя фамилия набрана печатными буквами и ее созерцают тысячи читателей! Вот так в общем-то банально и начался мой путь в профессию «Журналистика». Было это во второй половине 60-х годов на моей малой родине – в болгарском городке под названием Тараклия, что на юге Бессарабии, на самой границе с Одесской областью.
А Федьо, с присъщата за него, целенасоченост и упорство се записва на подготовителни курси към Московския университет. Не е шега работа.
Москва е «Третият Рим» колкото да ни ръмжат либералните новоизпекани демократи с тяхната ми европейска, «криворазбрана цивилизация» с привилегиите за парниковия «среден клас» и с други безотговорни слободии.
През 60-те години МГУ е своеобразен Еверест за ученическата, съветска маса и малко кой от нашите места е превземал този връх.
Федьо също не сумява да го покори. Но…
То было время романтиков-непосед. Мы с юношеской решительностью покидали родные места и отважно покоряли мир, который еще вчера ограничивался ближайшим окоемом, а сегодня перед тобой, семнадцатилетним, он открывался во всей своей необозримости и широте. Куда податься? Да, конечно, в Россию, в Москву, где самый правильный русский язык и лучший на свете вуз – МГУ. И… огромный конкурс желающих поступить на тамошний факультет журналистики – целых 20 человек на место! Но это обстоятельство лишь подогревало азарт. Мой тогдашний настрой сегодня можно было бы назвать бесшабашностью. Ведь среди «абитуры» – сплошные эрудиты, не чета мне. А некоторые, постарше, уже трудились в редакциях газет и прибыли в столицу лишь за тем, чтобы подкрепить практику теорией. Конкурс, естественно, мною не был пройден, вернулся домой. Однако, как выяснилось, в моей голове появился «пунктик»: город Свердловск, УрГУ, журфак. Фразу о том, что там «делают настоящих журналистов-практиков», обронил кто-то из алтайских коллег, когда мы чокались «на посошок» и разъезжались из Первопрестольной в конце лета 1969 года.
От този момент Федьо напълно се раздяла със своето тараклийско, бесарабско минало и става сибиряк. И това хич не е случайност. Със своя характер на искренен и честен човек той само в Сибира можеше да намери себеподобни хора.
Очень импонирует стиль тюменской «звездочки» Ирины Комаровой. Однажды даже заявил ей об этом прямо. Чего уж скрывать, в творческих кругах успехам друг друга чаще завидуют – и не всегда по-белому. А тут – вот так открыто: мол, нравится, как вы пишете… Ведь это же так просто – сказать человеку доброе слово, если он его действительно достоин. Я, признаться, уже достаточно взрослый, но так и не пойму, в чем смысл людской зависти. Бесполезное и саморазрушительное занятие? Не более того.
И в самом деле, года через два судьба занесла меня на благословенный Урал. То было счастливое время студенчества – с некоторыми из однокашников общаюсь и по сей день. А главное – то, что заложили в нас наши вузовские преподаватели. Это те принципы, которыми должны руководствоваться настоящие профессионалы, получившие диплом журналиста. Упреждая циничные усмешки нынешних «бывалых и тертых жизнью», утверждаю: то были совсем неидеологизированные постулаты, а по-человечески честные заповеди, кстати, знакомые всем нам с детства. А дар слова, конечно, от природы – его искусственно не привьешь. Но можно научиться по-разному распоряжаться этим своим талантом: кто-то его использует во благо, а кто-то – подобно кистеню в подворотне…
Не зря же говорят, что словом можно возвысить, укрепить дух, а можно целенаправленно (или по глупости) убить. Меньше всего хотелось бы морализировать, однако, бесспорно, каждый из пишущей братии делает для себя выбор сам. И дело тут вовсе не в возрасте, не во вседозволенности (расцениваемой сегодня как свобода нравов и поступков) и даже не в том, какой век на дворе. А в человеке.
И настъпва този миг или времена в живота на всеки човек: изведнъж той, сякаш се събужда от магически сън или изтрезнява подир дълъг гуляй:
В последнее время я стал страшно зол на «высший свет», на элиту, живущей в Свердловске. Со мной учатся сынки и дочки далеко не бедных предков. И всё бы ничего, но просто тошно смотреть на самодовольные физиономии, когда они, заполучив дефицитный билет в театр или иной литературный вечер с помощью связей своих родителей, долго и назойливо смакуют это событие перед нами, бедняками, подчёркивая своё общественное положение. Они пытаются даже дать нам понять, что им якобы снизосланы и более высшие умственные способности. Чего-чего, а попасть с ситуации, описанные в романах 19 века, я никак не ожидал. Имею ввиду светское общество. Да,да. Оно существует, но в модернизированном виде. Даже лорнеты в театре еще живы…те же взгляды, рыскающие по ложам, партеру, роскошные туалеты дам, зарождающиеся сплетни…и тупые, тупые лица. О, боже! Зачем они здесь? Оценивать искусство? Какая фальш и мещанство проросло на вскормленных мордах моих сверстников из «света».
Только теперь я понял, как жестоко я обманут.
Теперь я понял, что быть умным и способным-это мало. Надо быть хитрым, изворотливым и предприимчевым. А как же мораль? А она скорее для толпы, для слепых котят и розовых романтиков. В конце концов она относительна. И аморальное может обернуться моральным. Всё зависит от того, как на это посмотреть. Не зря, ведь, говорят, что нахальство-второе счастье. И я обрету его любой ценой. Сам подумай, мне уже 23 года, тебе 26…и где оно, счастье наше?Неужели мы всю свою жизнь будем скитаться по закоулкам судьбы?Не пора ли расстаться с пассивностью и схватить судьбу за жабры?Наши юные годы проходят, а где хоть малейшее удовлетворение прожитым, где дерзость молодости?
Не могу простить себе той мягкотелости, ставшей моим врагом в помыслах и поступках. Нужели сказалось воспитание, стремление моих предков сделать из меня «паиньку»? Как тяжело теперь выпутываться из оков этого воспитания. Я чувствую, что с годами стану очень жестоким человеком, но буду стараться обтёсывать себя по мере возможности…А, вообще, чёрт его знает, что сулит нам «житуха».
Обикновенно в такива очерки-възпоминания авторите отбелязват, че ето какъв човек, какъв тараклиец сме изгубили…ех, да беше се завърнал…
Ты, наверное, не знаешь, что в Тараклии ты остался моим единственным адресатом. Связь с родиной всё слабее. Но я не горюю, потому что когда-нибудь всё равно вернусь, обогнув при этом пол-света. Пусть я буду с бородой и с проседью, но разве можно забыть места, где впервые вступив, на блуждающий во Вселенной, земной шарик я по-младенчески шлёпнулся на четвереньках. А потом сам стал блуждать по этому шарику и добрёл до Урала и Свердловска.
Здесь на Сахалине в ясный день всё напоминает Бессарабию, Черное море и мне так захотелось в родные края. Что-то тревожное пробудилось в душе. Мне захотелось встретить огненную болгарку и потрогать её волосы, плечи, руки…Иной раз приходят мысли: « На кой чёрт мне это всё надо? Почему мне не сиделось в родной Тараклии?» А годы уходят. Короче на следующий год я постараюсь махнуть на практику в Кишинев.
Спасибо тебе за то, что прислал мне фото с маленьким кусочком Тараклии. Я всё больше и больше скучаю по родному краю, по односельчанам, по моему языку. Дошло уже до того. что я во сне разговариваю по-болгарски с тобой, со знакомыми тараклийцами, с отцом, которого я до сих пор вижу живым…