Моя память. А.А. Шпакова

Память тараклийского
населения о Первой мировой войне передаёт народная песня:

Васильчо, верно комшийче!
Когато си дома жа идеш,
Сичките майки жа излезат
И тебе жа те питат
- Къде е моят син?
И мойта майта жа пита.
На мойта майка правичко й кажи,
Нито ми мама я лъжи,
Че аз исто вечно жа бъда
На Карпашките чукари,
На австрийшката граница!

Такие песни-завещания пели наши земляки-тараклийцы тем, кто останется в живых на мировой бойне народов.
В далёком , 1935 году родилась я - Паничерская , ныне Шпакова Анна Афанасьевна.
Мой отец, Афанасий Николаевич 1914 года рождения с раннего детства остался сиротой. Его отец не вернулся с полей Первой мировой войны, и моему отцу пришлось батрачить, затем учиться плотницкому мастерству.
Моя мама, Виткова Анна Васильевна 1911 года рождения, тоже осталась военной сиротой.
Мой дед Николай был освобожден из австрийского плена, и вместе с группой других солдат-тараклийцев стал пробираться на родину, в Бессарабию. Шли пешком почти до Прута и здесь, уже на пороге Отечества, они, съев остатки подпорченной провизии, отравились и умерли. Тараклийские родственники встречали их уже мёртвыми.
После этого, моя бабушка Елена, выходит замуж за вдовца Рускув Петър, и у моего отца появились сводные брат Михаил (1914) и сестра Мария (1915).
Мама же, с бабушкой Ириной, вышедшей замуж за вдовца Тодорова Петра, тоже жила со сводными четырьмя братьями, к которым добавились со временем еще Федора, Мария и Иван. Все они жили в Горният край Тараклии, и семья не имела земельных наделов. Чтобы выбраться из нужды, родители решаются на эмиграцию в Бразилию.
Дорога была длинная. Более месяца плыли по водным просторам океана, и в этом тяжком пути много переселенцев умерло, но Тодоровы всей семьей добрались до Сан-Паоло. Там их поселили в бараки, и уже на второй день отправили на тростниковые плантации. Маме в это время было 14 лет. Она тяжело переносила влажность и жару, часто болела. Тогда её переводят на работу горничной у работодателей.
Четыре года Тодоровы работали в Сан- Паоло, затем перебрались в Рио-де- Жанейро. Однако везде предлагалась 10-12 часовая работа без выходных , с низкой оплатой, и в отчаянии семья принимает решение возвратиться в Тараклию, хотя никаких денежных накоплений у них не было. Единственный реальный заработок был у моей мамы в виде двух пригоршней каких-то монет, но какова их реальная ценность никто в семье не знал. Этим воспользовались на французской таможне, отобрав половину монет, как оказалось, золотых. Мамины братья на вторую половину приобрели уже на родине большие наделы земли, оставив маме 50 соток.

Наш домик на Первомайской

Когда мои будущие родители женились, им достался участок в 20 соток, который находился по сегодняшней улице Первомайская. На этом участке они построили глинобитную «кухничку», в которой была одна жилая комната- соба с двумя маленькими оконцами и хаят с котлоном . Всей семьёй мы спали на земляном одъре, обмазанном сверху и по краям глиной. На одър стелили солому и хасър (рогожку ). Поверх хасъра стелились домотканые килими и душеци, набитые шерстью. Подушками служили възглавници, наволочки из домотканой материи, набитые соломой. Запомнились мне две большие, ветвистые вишни перед нашим домиком, в тени которых мы спасались от изнуряющей летней жары.
В этом домике родилась я и мой братик. Тут мы жили до 1942 года, когда случилось большое несчастье.
Было прохладное утро с дождём и снегом. Мы еще лежали на одъре, когда я почувствовала, что земля стала трястись и «ходить». Мой маленький братик Коля лежал в люльке, подвешенной на крюке, вбитом в потолочную балку. Там же висела и керосиновая лампа. Землетрясение было таким сильным, что едва мама успела схватить люльку с Колей, как лампа сорвалась и упала на пол. Мама кое-как обмотала меня в какое-то тряпьё и под беспрерывные окрики отца, мы успели выскочить на улицу, когда наша «кухничка» стала рушиться, и обвалилась крыша. Возвращаться с улицы нам было некуда. Когда полностью рассвело, стали собираться соседи и решать что же нам делать дальше.
Семьей мы решили вырыть землянку, чтобы укрываться от дождей, непогоды и начинать строить новый домик.
Домик можно было строить только из чамура в несколько приёмов, воздвигая стены по 50-60 см высотой, а также с помощью саманных кирпичей, изготавливаемых из такого же чамура. Это можно было делать во время дождей, а до того натаскивали глину и землю, засыпали соломой, и когда проходил дождь эту смесь месили ногами всей семьёй. Когда глиняно-земляное месиво было готово, приглашались родственники, соседи, мастера чамурного дела и всем коллективом воздвигали стены.
Дети из нашего детства всегда были заняты: мы были няньками для младших братьев и сестёр, постоянно пололи, убирали и копали в огороде, а во время чамуров мы были самыми активными участниками этого мероприятия.

Моё румынское детство

Моё детство прошло при румынской власти. Огороды нашей семьи находились в нескольких местах в окрестностях Тараклии, и нас тянуло именно туда. Одно из таких мест находилось между нижним, железнодорожным переездом и нынешней тюрьмой. Отправлялись мы туда, обычно пешком с бабушкой Еленой. Сажали на том огороде огурцы, перец, помидоры, арбузы. Речка протекала рядом, и можно было поливать нашу градину.
Однако на нашем пути случались досадные препятствия в виде румынских жандармов, особенно возле железнодорожных мостов. Во время перехода через мост, нас тщательно проверяли , а во время сбора нашего скромного урожая, половину отбирали. Если же их что-то раздражало, могли и избить. Бывало , что нас вместе с родителями отправляли на общественные работы по указке жандармского начальства. За неповиновение или невыполнение задания в указанные сроки всегда следовало наказание. Взрослые должны были регулярно являться в здание жандармерии, которое находилось на месте нынешнего здания Дома культуры.
Однажды у отца не хватило денег на уплату налогов. Жандармы его выволокли из дома, оттащили в жандармерию и избили так, что он почти месяц не мог встать с одъра.

Школа

Я запомнила, как в сентябре или октябре 1943 года, нас, девочек 10-13 лет отправили в школу. Одевали нас в домотканые, шерстяные платья, иногда льняные и часто конопляные, которые сильно раздражали кожу и растирали её до крови из-за остатков стерки на нитях. На ногах мы обували тряпичные «терлички», украшенные тесьмой. В осеннее и зимнее время надевали цървули из свиной кожи.
Здание школы располагалось напротив церкви, где сейчас здание бывшего райпотребсоюза. Это был небольшой дом, крытый черепицей и состоял из двух комнат. В нашем классе были два ряда по шесть парт. У единственного окна стоял стол и стул учителя. На каждой парте укладывались два белых гуллера- школьная форма, представляющая из себя накидку с горловиной, отточенной белым рушником. Такая форма придавала ученикам нарядный вид. Девочки должны были носить и белые бантики.
Перед началом занятий, наша учительница, доамна Герман при входе в класс командовала: “ Stai dreapta! Miini pe scaun! Faceti rugajune! Doamne, Doamne cerestate, noi pe tine rugem…”
Писать и выводить буквы мы должны были на таблах- деревянных дощечках, расчерченных в клетку, размером в два печатных листа. Писали на таблах грифелем, который оставлял белые следы.
Доамна Герман всегда была ласковой и доброй, подходила и терпеливо объясняла, как держать грифель, как выводить буквы, как правильно читать слова. Если табла заполнялась, мы её стирали после того как несколько раз прочитывали , запоминали написанное наизусть и пересказывали на память прочитанное.
Учительница была высокого роста с белым лицом, красивыми, карими глазами и выразительным взглядом. Одевалась она тоже красиво. Её наряды всегда поражали нас изысканностью и деталями: необычными воротниками, бусами, серёжками, эффектными поясами и очень элегантной обувью.Голос у неё был низкий и нежный. Вот такой запомнилась мне первая учительница.
Но однажды она принесла в класс две большие связки простыней с мытой шерстью и приказала нам растянуть шерсть и почистить её от остатков колючек. Занятия в этот день отменялись.
Мы чистили эту шерсть до темноты и очень утомились. К тому же, было страшно в темноте возвращаться домой. Тогда остатки недоочищенной шерсти мы спрятали под очищенную.
На следующий день наша доамна поджидала нас с указкой у входа. Когда мы вошли в класс, обычного приказа читать молитву не последовало, а сразу нас спросила почему мы не доделали работу. Учительница подходила к каждому из нас и била по руке 25 раз. После этого «урока», я десять дней не могла держать в руках ложку и несколько дней не посещала школу. Меня снова наказали и на этот раз уже палкой по спине.
В этот год я не смогла закончить школу, так как зима была очень холодной. Из зимней одежды у меня была только кофта. Цървулей тоже не было, а в терлицах ноги промокали. В доме было постоянно сыро, потому что топить было нечем. Из-за этого я часто болела, непрерывно кашляла и мешала занятиям в классе.

Румынские жандармы и солдаты.

Мы боялись ходить по улицам, где было много жандармов и солдат. Они постоянно придирались, вели себя агрессивно, издевались и избивали тараклийцев. Несмотря на такую обстановку, сложившуюся в Тараклии, наши родители были вынуждены тайно обрабатывать свои огороды ради будущего урожая.
У нас была одна маленькая, дохленькая лошадка с каруцей, на которой родители возили на огород и нас, детей. Будили нас рано, укладывали в каруцу, укрывая домоткаными шерстяными чергами. На поле отец распрягал лошадку, упирал арыш (дышло) в колесо каруцы и вешал люльку с младшей сестрой. Я должна была оставаться рядом с ней и когда она просыпалась, то развлекать каким-нибудь образом. Это было обычной обязанностью всех детей нашего поколения и времени.
Однажды я, как обычно, укачивала сестричку, как вдруг подбегает мой младший братик и возбужденно сообщил, что видел, как пёстрая, красивая верёвка шипит и ползёт в нашу сторону. Я, конечно, поняла о чём речь, потому что бабушка рассказывала мне о змеях и насколько они опасны. Я выхватила сестричку из люльки, братик вцепился в подол моей юбки и мы стали громко звать родителей, которые находились на противоположном конце огорода. Они нас услышали, подоспевший отец , увидев ползущую к нам змею, воскликнул, но стал прогонять её. Я от страха не могла сдвинуться с места.
После этого случая нас, детей, перестали брать на поле, но, оставляя нас дома, наказывали на улицу не выходить.
Но к нам приходили соседские ребята и однажды, когда всей улицей играли в нашем дворе, мы услышали страшный грохот. Он исходил от конвоя из тяжелых грузовиков румынской армии. Впереди ехали танки с солдатами, за ними грузовики, далее конная армия и пехота. Завершала всю колонну полевая кухня.
Вся эта колонна остановилась в конце нашей улицы и солдаты стали распределяться по домам на постой. В нашем доме поселились несколько солдат в белых халатах. Это был медсанбат, и в наш двор стали свозить раненых, а некоторые приходили сами. Мы уже не могли войти в дом, и когда родители вернулись с поля, отец из соломы сделал нам лежанку, а во дворе приспособил место, где мы могли готовить на костре.
C приходом румынской армии наша жизнь сильно осложнилась. Солдаты могли без спросу зайти в дом, обыскать сарай, курятник, забрать яйца, зарезать живность, на которую положат глаз.
Но в одну из ночей румыны всполошились, засуетились. Солдаты построились в колону и спешно покинули Тараклию. Вместе с армией из Тараклии поспешили выехать и некоторые богатые семьи. Например, Стойчев- владелец мельницы, которая до сих пор работает на пользу не только тараклийцев, но и близлежащих сёл.

Немцы
После ухода немецкой армии, этой же весной, в Тараклию въехала немецкая. Как только немцы появились, сразу же, повели себя как хозяева. Солдаты по своему желанию могли селиться в любой дом, могли забрать из хозяйства всё, что им было нужно. На тараклийцев они обращали внимание не больше, чем на бродячих собак. Особенно они сильно издевались над молодыми девушками и женщинами. С мужчинами они расправлялись, стреляя в упор. В отличие от румынских солдат, речь которых, хоть как-то нами понималась, общение с немецкими оккупантами было невозможным.
В один из пасхальных дней, немец с пистолетом в руке согнал всех детей нашей улицы во двор дяди Гаврила и стал требовать у хозяев « паску, яйки и куру». Но в этом доме не было паски и хозяйка передала с сыном Ваней тарелку с малаем, немного пшеничной муки и несколько яиц. Немцу это подаяние не понравилось и он выстрелил в упор Ване в лоб. Прямо на наших глазах его голова разлетелась и тело стало биться в агонии.
Этого мальчика хоронили с узелком, в котором были собраны остатки его головы.
В другой раз один немец пристал к моему четырехлетнему братику Коле. Мама, не понимая что от него требует солдат, взяла Колю на руки. А Коля держал в руках маленького щенка, который истошно скулил и визжал. Мама стала пятиться и отходить в сторону огорода. Я схватила маму за подол и тоже последовала за ней. Немец окликнул маму, но она не отозвалась. И тогда солдат нажал курок. Услышав выстрел, мама пригнулась ко мне и мы услышали предсмертный визг щенка и на нас брызнула кровь. В ужасе мама повалила меня на землю с плачем и со словами : « Спасибо Господе, че ми спаси децата.»
Но были среди немцев и добрые, отзывчивые люди, которые заметив очередное издевательство своих сослуживцев, стремились нас тайком задобрить, раздавая сахар, консервы.
При немцах мы жили в постоянном страхе. Каждый день выли сирены, гремели выстрелы и разносилась ругань. В машинах целыми сутками гремела музыка. Когда солдаты приступали к обходу погребов и винных складов, вся Тараклия замирала в страхе. В домах по вечерам не зажигали ламп, потому что пьяные солдаты расстреливали светящие окна. Самолёты тоже сбрасывали бомбы на такие дома.
Такая жизнь продолжалась до момента, пока не пронесся слух, что Красная Армия гонит фашистов. В Тараклии стали собираться отряды и чем могли стали помогать красноармейцам. По рассказам родителей и соседей нашей улицы, самые страшные и упорные бои проходили по дороге между Тараклией и Копчаком. В одном из таких боёв погибает медсестра Майя Серебряк. В помощь передовому разведотряду Красной Армии поступила боевая группа из молодых тараклийцев, под руководством Марии Делижан. Именно эта группа вынесла тела Майи Серебряк , других погибших бойцов в бою за освобождение Тараклии и похоронили их ночью там, где сейчас установлен памятник Майе Серебряк и героям Великой Отечественной войны.

Ти си, Тараклиьо, земен рай !

После страшных боёв, пришло известие о том, что Красная Армия освободила территорию Молдавии от фашистских захватчиков.
Мои родители, все наши соседи, дети- все, кто мог передвигаться, бежали с цветами встречать освободителей. Проходя через Тараклию, пехотинцы пели песню «Вставай страна огромная…»
Потом, когда нас, детей всех возрастов в 1944 году соберут в школе, мы тоже пели эту песню во время уроков физкультуры, обучаясь строевому шагу и маршируя вокруг школы.
С той поры прошло много лет. В жизни тараклийцев произошли космические изменения, наша родная Тараклия стала красивой , благоустроенной и сегодня можно спеть:
« Мило Тараклиьо, ти си земен рай!
Твойта хубост , твойта прелест,
Ах, тя няма край !»