Не плачь девчонка. И. Серт

НЕ ПЛАЧЬ, ДЕВЧОНКА,ТЫ....
==============================
(Служба в советской армии)
------------------------------------
Служба моя проходила в трех километрах от г. Николаева в с. Соляные. Это село находится на берегу Южного Буга. Наша воинская часть тоже выходила частью своей территории к берегу реки. Эта воинская часть была учебной. Здесь готовили командный сержантский состав, а после года службы отправляли в обыкновенные воинские части, в которых, как я узнал через много лет, существовали неуставные отношения - дедовщина. У нас этого мерзкого явления не было. Сегодня, в двадцать первом веке, это, унижающее честь и достоинство не только как человека, но прежде всего, как воина, бурно процветает и не подлежит искоренению, как мафия и коррупция. Я помню случай на спортплощадке. Мы по заданию командира отделения самостоятельно занимались на гимнастических снарядах. Уже не помню, по какой причине кто-то не из нашего взвода назвал меня салагой. Надо заметить, что я пошел в армию с запозданием, по отсрочке, и был старше по возрасту старослужащих. Так вот, на обзывание салагой, я тут же ответил правым хуком в челюсть обидчику. Он упал, как подкошенный. Больше за время службы никто не посмел строить передо мной из себя старослужащего, а нас, «первокурсников», унижать. Правда, у меня не сложились отношения с командиром отделения по фамилии Вовк. Прошло 48 лет, а я помню его фамилию. Но, все по порядку.
Заместителем командира взвода оказался мой коллега по техникуму физкультуры и спорта Анатолий Михеев. Первые месяцы до присяги я служил в его взводе. Он на год раньше закончил техникум. С Михеевым в техникуме мы как бы дружили, но относился он ко мне с некоторым чувством превосходства. Вообще он был не плохой парень, мыслящий, остроумный, но как спортсмен слабенький, что не помешало ему успешно закончить техникум. Забегая вперед, скажу, что впоследствии он стал тренером по мотофутболу и тренировал сборную города, какого - не помню. Вообще у него присутствовала явно завышенная самооценка, хотя в нем виделась замашка на лидера, что и проявилось впоследствии в тренерской работе. Этот Анатолий Михеев часто напрашивался посещать со мной концерты в доме культуры, где я танцевал. Как - то ехали в трамвае на очередной концерт, и он вдруг спрашивает меня: а ты умеешь логически мыслить? Вначале я растерялся. После незначительной заминки я сказал примерно следующее. Вообще – то не знаю. Я много читаю, чтобы лучше овладеть русским языком, а могу ли мыслить логически- не знаю; так в слове «логически» мне многое непонятно. Вот смотри, логос значит слово, а как же понять словосочетание «логически мыслить», если логически есть наречие, а мыслить- глагол- получается- мыслить словесно, то есть, мысленно располагать слова. Ну вот, я с тобой сейчас просто разговариваю- как это называется? Логически мыслить или просто разговор? Не знаю я, о чем ты меня спрашиваешь. Я еще не дорос до ответа на такие вопросы. Мне было известно, что в их группе образовалась компания интеллектуалов. Чтобы среди спортсменов возникло такое содружество молодых людей, которые считали себя мыслящими, думающими, какими- то различными от других - это уникальное явление. А надо иметь в виду, что все эти ребята выходцы из детских домов, то есть сироты, они не знают домашнего воспитания, а сами себя развивали и стремились быть интересными людьми. Тогда я подумал: а я- то гораздо интереснее их живу. У меня есть хобби, я живу концертной жизнью, с коллективом выезжаем в другие города, встречаюсь с выдающимися артистами современности, слушаю из уст артистки запрещенные стихи, наконец, просто общаюсь с людьми искусства.
Вообще Михеев относился ко мне со сдержанным уважением, даже, мне казалось, с едва заметной завистью. Иногда я чувствовал, что он хотел бы быть таким же, как я в своих увлечениях. Не случайно, в армии, когда я занялся постановкой хореографических композиции, а проще говоря, создал танцевальный коллектив при воинской части, Михеев, будучи по воинскому званию выше меня, пришел ко мне танцевать. Он был активен, пытался давать свои хореографические предложения, хотел внести немного своего творческого порыва, а меня это только раздражало, но я проявлял завидное терпение и старался не скомпрометировать его перед другими. Однажды, возвращаясь из Одессы, где мы принимали участие в фестивале художественной самодеятельности воинских частей Одесского военного округа, мы с ним подрались. Ехали из Одессы в Николаев в грузовой машине для перевозки людей. Я с кем-то разговаривал, то есть я в это время говорил, а когда я говорю, и, если ко мне обращаются, то я не слышу. Так получилось и сейчас. Михеев ко мне обращается, а я не могу прервать свою мысль и не обращаю на него внимания. Тогда он, чтобы я его услышал, бьет меня носком обуви по голени. Следует заметить, что во время учебы в техникуме, мы изучали технику хождения на лыжах, прыжки с трамплина, спуски с крутых склонов и т. д. Так как я раньше не стоял на лыжах, то слишком много падал при спуске со склонов, поэтому я на всю жизнь отбил себе голени и колени. Мне, например, больно стоять на коленях до сих пор, и поэтому даже легкий удар по голени мне доставлял сильную боль. Когда Толя меня пихнул, я взвыл и тут же нанес ему ответный удар ногой. Мы начали махать руками, но нас быстренько развели и остановили. Вообще Михеев немного лучше меня владел приемами бокса и мог бы мне накостылять, но он этого не сделал, и мы в дальнейшем продолжали мирно общаться. Этот конфликт произошел на втором году службы, когда я уже тоже относился к сержантскому составу.
Так вот, сержант Михеев- заместитель командира взвода и мой командир отделения попросил меня проводить со взводом утреннюю зарядку, а сам досыпал в это время. Я это делал с удовольствием. Новая армейская жизнь изменила на 180 градусов все понятия о бытие: подъем в шесть часов утра, за сорок секунд одеться, и бегом на построение, перекличка, выход на плац, зарядка, аккуратнейшая заправка постелей, утренний туалет, на завтрак строем и с песней. На принятие еды отводилось определенное время. Кто не успевал уложиться в положенный регламент оставался полуголодным. Я не мог кушать быстро, и для меня стало проблемой успеть все сесть в срок. Очень часто я не успевал доесть обед. Ребята узнали, что я брезгливый и однажды незаметно бросили мне в борщ муху. Я эту «добрую» шутку понял и сильно не обиделся. Больше такого не повторялось.
В первые два месяца мы занимались, в основном, строевой подготовкой и политическими занятиями, а с нового года все началось строго по учебному плану : теоретические занятия в аудитории по изучению материальной части танка, практические занятия в танковом парке, каждый день на плацу строевая подготовка, кроссы, подтягивание на перекладине, отжимание на брусьях, прыжки через козла, прыжки в длину, в высоту, а также изучение автомата Калашникова- разборка и сборка на время, стрельбы по «бегущим кабанам», стрельбы из пистолета на расстоянии тридцати метров и так далее и тому подобное. Позже начали учиться управлять танком вначале на тренажерах, а потом на «живом» Т-34- танк, который прошел всю войну. Через два месяца мы приняли присягу на верность служению Родине. Благодаря А.Михееву Новый 1961 год я проводил на вечере Николаевского педагогического института. Дело в том, что меня включили в сборную дивизии по спортивной гимнастике, а тренировались мы в спортивном зале этого института. Как мне дали увольнение сразу после принятия присяги я в точности не помню, но я был единственным в полку среди новобранцев, кто получил это увольнение. На танцах я чувствовал себя неловко, так как впервые предстал перед публикой в солдатской форме. Мне стыдно было пригласить девушку на танец, боясь, что она мне откажет из- за униформы. Я стоял в сторонке с сознанием своей полной ущербности. В дальнейшем объявили дамский танец, и меня пригласила какая- то сердобольная девушка. Потом я осмелился, убедив себя в том, что солдат тоже человек, и начал сам приглашать девушек и мне никто не отказал, что было для меня очень важно для самоутверждения. Вечер прошел для меня нормально- главное, что я находился в прежнем гражданском обществе, да еще и среди целого букета красивых девушек. Этого мне было достаточно.
С нового 1961 года начались мои тренировки в пединституте, а вскоре я начал посещать репетиции в танцевальном коллективе Николаевского Дома офицеров. Получалось, что шесть раз в неделю я находился в увольнении: три раза на тренировки и три раза на репетиции в Доме офицеров. Командиры проявляли скрытое, а иногда и явное недовольство этим фактом, но я был под защитой командира полка полковника Росщупкина. Прошло 48 лет, а я помню фамилию этого хорошего человека. Вообще должность командира полка - генеральская, но надо поработать сначала, а потом только присваивают звание.
Дело в том, что после принятия присяги нас распределили в другие подразделения в соответствии с военной специальностью. Я учился на механика- водителя самоходной артиллерийской установки (САУ – 100). На командира танка я не попал из- за кривых зубов, так как впоследствии предусматривалось, что командир САУ-100 мог быть переведен на службу на плавающий танк, то есть танк, идущий по дну реки. Тогда еще в полном смысле плавающих танков не было. Для того, чтобы танк прошел по дну, его нужно герметизировать, а танкисты одевали кислородные скафандры, в которых была трубка. Эту трубку нужно было плотно зажать зубами. Неровные зубы не могут плотно обхватить эту дыхательную трубку.
Тактическая задача этой установки состоит в том, чтобы из засады, укрывшись от глаз противника, как бы из – за угла, обстрелять позиции противника и подготовить атаку танковых соединений, вслед за которыми идет в атаку с криком «Урррра» царица боевых действий - пехота. Но эту САУ- 100 мы так и не видели.
Вообще ездить на танке мне очень нравилось. Управлять танком просто, так как управление происходит с помощью рычагов. Для меня в танке было одно неудобство: на тормозе и газе стоят перегородки, т.е., когда нужно перевести ногу с газа на тормоз, ногу нужно как бы вынимать на себя и переводить в сторону. В связи с этим у меня была большая неприятность на втором году службы. С железнодорожной станции нам нужно было перегнать колонну танков в нашу часть. Я оказался третьим с конца колонны. Получилось так, что один танк наполовину оказался на трассе, с которой нужно было съехать. Поступила команда продвинуться на пару метров вперед. Я завел танк, дал газ, проехал пару метров и вместо того, чтобы нажать на тормоз, я вновь нажал на газ и мой танк врезался в гусеницы впереди стоящей машины, издав такой силы скрежет, что все водители высунули свои головы наружу. Командир роты, по национальности коми, пулей прилетел ко мне. Я, конечно, тут же сдал назад. Я с горечью смотрел на врезавшиеся крылья в траки- гусеницы. Командир роты, став перед открытым люком, орал на меня, что было мочи , используя всю богатую палитру русского мата. Это еще ладно, но когда он назвал меня предателем родины, я опешил: как так подумал - я патриот, люблю свою Родину и, вдруг, оказываюсь предателем. Конечно же, командир погорячился. Самое трагическое, граничащее со смешным, началось, когда колонна танков тронулась. Из впереди идущего танка раздался такой силы скрежет, что его звуком огласилась вся местность. Во мне смешались два противоречивых чувства: и ужас и смех.
Командир роты еще долго извергал лавины- шедевры русского мата в мой адрес, заставил меня в субботу и в воскресенье, когда все в увольнении, рихтовать крылья. Их невозможно было отрихтовать, и он это прекрасно знал, но все же заставил меня на жаре бессмысленно стучать по ненужным железкам кувалдой.
В воскресенье после обеда командир роты заявляется в парк, и с едва заметной улыбкой, прерывает мой сизифов труд, за что я ему простил все его нападки и обвинение в предательстве родины. Вообще он проявлял конкретное недовольство тем, что я шесть раз в неделю бываю в увольнении. Однажды это привело к скандалу. На первое мая всем дал увольнение кому на одни сутки, кому на двое, а мне до 24 часов. Увольнительные записки выдавал прямо на площади после парада. В этот день наш хореограф собирал весь коллектив на вечеринку.
Я сильно возмутился и дал себе слово вернуться в часть утром. Мы с коллективом гуляли всю ночь. Ведь, полакомиться домашними праздничными блюдами один раз в год соблазнит кого угодно. Я и плюнул на все. В увольнении я всегда переодевался в гражданскую одежду на квартире сестры моего друга Анатолия Синишина(сегодня известный художник-график в Одессе). После вечеринки, уже утром, я переоделся и ленивой, спокойной походкой направился к Варваровскому мосту. Как раз на мосту и остановилась возле меня черная «Волга». Дверь открывается и дама говорит: Ванька, садись, подвезу. Это ехала на работу наша буфетчица. Когда мы подъехали к воинской части, я увидел по ту стороны ворот толпу сильно нервничающих людей. Не ожидая, когда я пройду через ворота, ко мне направился заместитель командира по политической части и начал свой, мягко выражаясь, неласковый монолог: -Ага, вот с кем он был. Свинья!- выкрикнул он, что было сил.- 10 суток ареста, хотя тебя нужно было бы расстрелять! Буфетчица начала оправдываться, говоря, что просто подвезла меня, что я и подтвердил. Он выливал на меня весь свой запас матерных слов. Я выждал, когда он на секунду замолк и спокойно сказал:- Товарищ майор, не к лицу Вам, нашему воспитателю, выражаться подобно площадной бабе и торговке с одесского привоза. Он мгновенно взорвался:- Молчать! 15 суток гаубвахты ! Я-, Есть 20 суток ареста. Он - молчать, засранец! Марш к командиру части! Командир части полковник Росщупкин встретил меня спокойно, усадил и сказал :- Ну, рассказывай, что случилось? Надо отметить, что из сержантского состава при встрече он здоровался только со мной за руку. Я отдаю честь под козырек, а он протягивает мне руку. Он уважал меня за то, что я защищаю честь полка на спортивной арене и за участие в художественной самодеятельности. В то время все эти компоненты в армии имели большое значение. Ведь тогда во всем все соревновались, и каждый командир был заинтересован, чтобы его воинская часть выглядела не хуже других, иначе- жди неприятностей.
Я рассказал все по порядку. В конце разговора командир предложил мне вступить в партию, так как мне это поможет при поступлении в ВУЗ. В то время прямо из армии можно было поступать учиться. Если поступил - дембель, если нет- возвращаешься дослуживать свой срок. На это заманчивое предложение и мудрый совет ( без иронии) я ответил, что еще не готов психологически ко вступлению в КПСС. В самом конце он сказал, что 15 суток я сидеть не буду, но пять придется. Он просто не может совсем отменить арест, так как о нарушении знают все. Это было воскресение, 2 мая 1962 г., и в этот день на стадионе шли праздничные соревнования по различным видам спорта. Командир сказал, что сегодня меня оставят в покое, что я могу пойти на стадион, а завтра утром в камеру. Так все и произошло. На стадионе я заметил, что за мной следят. Вредный командир роты не дал мне до конца побыть на «празднике жизни» и отправил меня в расположении роты. После завтрака, 3 мая меня погрузили в каталажку и отвезли в город Николаев на гаубвахту. Сидел я в камере один, так как в тот период из сержантов не было нарушителей воинской дисциплины. Днем мы работали. Помню, копали какие-то траншеи. Меня назначили старшим, так как остальные были рядовыми, но я копал вместе с ними, поддерживая, таким образом, физическую форму.
Приближался День Победы. Вдруг седьмого мая ко мне приходит офицер из политотдела и сообщает, что 8-го мая в Доме офицеров состоится праздничный концерт, и я должен принимать участие. Именно восьмого мая заканчивалось мое заключение, но выпустить должны были девятого мая утром. Я наотрез отказался. В день концерта ко мне приходит хореограф. Дело в том, что он поставил новый большой танец, который, в основном, держался на мне. Хореограф приводил много убедительных аргументов, я сопротивлялся больше из-за чувства обиды на несправедливость, проявленная ко мне командиром роты - не дал увольнение как всем. Хотя я, являясь «гордостью» полка, и был не как все. Вечером восьмого мая меня отвезли в Дом Офицеров. Я был в рабочей, грязной солдатской робе. Попросил отвезти меня в часть переодеться, но мне отказали, мотивируя отсутствием времени. На сцену я проходил через фойе, где офицеры и их жены вальяжно прохаживались туда-сюда и вели неторопливые беседы. Все кругом сверкало праздничными нарядами женщин и парадной, увешанной медалями и орденами, униформой офицеров. Я был похож на бомжа в грязной солдатской форме. Когда я проходил через зал, ко мне подошел командир полка и поздоровался за руку. Я не видел выражения лиц публики, но мне стало вдруг так приятно, что, поднимаясь на сцену, почувствовал в горле комок. Я был зол на весь мир. Публичное приветствие меня командира и чувство дикого унижения смешивались во мне в комок обиды и злобы за бессилие перед государственной машиной... Ты беззащитен, и с тобой могут сделать все, что захотят. Ты – раб!
Концерт прошел с большим успехом. В зале царило праздничное настроение. Всем было хорошо, и только я чувствовал себя отвратительно, потому, что после концерта меня отвезли в солдатскую тюрьму; мне предстояло досидеть свой срок. Даже мое участие в концерте не послужило поводом, что бы сделать мне поблажку и освободить. Никакой тебе благодарности. Как это выглядело жестоко со стороны начальников - из праздничной атмосферы, для создания которой была внесена и моя лепта, меня отправили в камеру досиживать каких-то 10 часов. Моей обиде не было границ. Я дал себе слово больше не принимать участия ни в спорте, ни в художественной самодеятельности. Но в армии это оказалось невозможным; там с твоими желаниями никто не считается. Есть приказ –выполняй. И все тут.
Я не любил армию и армейскую атмосферу. Если кому- то армия что- то дала в плане воспитания, то во мне армия вызывала чувство отвращения, Я думал о том, что в армии воспитанием солдат занимаются люди некомпетентные, необразованные, ограниченные. Взять хотя бы командира отделения; сельский парень, девятнадцати лет, «воспитывает» своих сверстников, прослужив на один год больше их. Что он знает об этике человеческих отношений, что понимает он в педагогике? А ничего. У меня сложилось впечатление, что все в армии пущено на самотек, все держится «на соплях», все как-то не серьезно, поверхностно. Горячие точки являются самым неопровержимым доказательством моих утверждений; ведь, сколько наших ребят погибло из - плохой подготовки, становясь обыкновенным пушечным мясом. Это говорит о том, что те, кто стоит у власти, мало заботит судьба своих сограждан. Они как бы абстрагируются от реальной действительности, думая, что с ними, или с их детьми это не случится. Это и есть трагедия нашего общество, где выражение «я начальник- ты дурак», стало мерилом уровня компетенции правящего класса, который формировался только по партийной принадлежности. Новая идеология советского общества разделила людей, противопоставив их друг другу, сделав врагами. Нас разделили на октябрят и не октябрят, на пионеров и не пионеров, на комсомольцев и не комсомольцев, на партийных и беспартийных, что значило - партийный гражданин лучше, качественней беспартийного, что только партийный может стать у руля государства. Скольким женщинам пришлось ложиться под партийными секретарями, ради того, чтобы мужа приняли в партию, потому что без партии муж не мог быть повышен в должности, от чего и страдала семья материально. Лицемерие и ложь во всех сферах жизни, отсутствие всякой морали и совести окутали колючей проволокой наше общество, где думают одно, говорят другое, а делают третье. За поцелуи в парке на скамеечке могли забрать в милицию, в то время, когда первый секретарь компартии государства имел собственный публичный дом, и при этом, для целующихся на скамеечке, они писали моральный кодекс строителя коммунизма. В конце концов, общество лжецов и моральных уродов само себя разрушило. Выкарабкавшись из - под собственных обломков, используя старые партийные связи, уже в новой политической формации, быстро перекрасилось в демократов и захватило основные богатства страны, создав новую общность граждан, под неизвестным доселе нам названием - олигарх.
Власть +++++имущие назначили стране олигархов, отдав в их распоряжении национальные богатства. На самом деле правящая элита, прячась за спинами олигархов, вместе с ними грабит бессовестно свой народ, обрекая миллионы сограждан на жалкое существование. Но самое страшное и трагическое в посткоммунистическом обществе - это полная беззащитность каждого отдельного человека, жизнь которого. ни от чего не застрахована и висит на волоске. Беззащитность человека особенно остро чувствуется в армии. Я испытал это оскорбительное чувство на своей шкуре и конкретных примерах.
Помню, в конце первого года службы меня так достали армейские порядки и тупость младших командиров, с которыми приходилось ежедневно сталкиваться, что я решил покончить с собой. В нашем полку, на протяжении всей моей службы, случилось много самоубийств из автомата на посту. Самоубийства, казалось, даже стали модным явлением. Я уже не помню всей гаммы моего психического состояния, но точно помню, что накануне моего решения, я встал с постели около 23 часов, вышел на улицу и ходил туда- сюда в смятении и размышлении. Тогда я вспомнил моих родителей и с необъяснимой болью ощутил их трагическое отсутствие. Я ходи по плацу, и обливался слезами из-за отсутствия родителей, глухого одиночества в этом жестоком мире и своей беззащитности перед перипетиями судьбы. В эту ночь я твердо решил, что завтра на посту я приставлю дуло автомата «Калашникова» к сердцу и нажму курок.
Перед караулом нас строили и проверяли внешний вид. Старший сержант, заместитель командира взвода, подошел ко мне, пристально всмотрелся в меня и через некоторую паузу тихо сказал: выйди из строя, сегодня ты не пойдешь в караул. Я спросил, в чем дело, а он отрезал: я так решил и разговоры отставить. В эту ночь я тоже бродил по плацу, плакал, размышлял, думал о родителях, близких и, утомившись, пошел в казарму. Потом, когда я обрел психическое равновесие, всегда смотрел на этого старшего сержанта и думал о нем, как о человеке, пытался разобраться, как он понял мое состояние и предотвратил мое самоубийство, спася мне жизнь. Прошло почти пятьдесят лет, а я помню этого прекрасного парня с благодарностью и мысленно желаю, чтобы на его жизненном пути встречались такие же люди, как и он. А для армии этот сержант был приятным исключением.
С самого детства, когда представители советской власти бессовестно, на моих детских глазах, выносили из нашего двора нажитое потом и кровью имущество, во мне зародилось чувство протеста против несправедливости. Я всегда на это остро, а иногда в очень резкой форме реагировал, за что, когда страдал, когда просто имел большие неприятности, о некоторых из которых будет рассказано в свое время.
Надо заметить, что именно эта острая реакция на несправедливость и делала меня в глазах начальства и вообще властей человеком неудобным и, как говорится, не подарком. Кроме того, следует признаться, что я не являюсь слепым последователем дисциплины. Многие требования армейской, да и гражданской дисциплины не всегда согласуются с требованиями разумной целесообразности, что провоцирует естественный протест. Будучи воспитанником общественных и государственных институтов, я сильно утомлялся от их рамок и ограничений. Поэтому часто по жизни я позволял себе выходить за эти рамки и ограничения, за что и получал в ответ много душевных ран, некоторые из которых, при воспоминаниях, кровоточат и до сих пор. Но в достижении поставленных перед собой целей, я проявлял жесткую самодисциплину и упорство, сознавая, что, в основном, все зависит от самого меня.